Чернов Олег Владимирович

Братцы, мы победили!

В свои пятнадцать лет я тоже горел желанием попасть на фронт и отомстить фашистам за гибель отца. Я был уверен, что не буду обузой для армии, так как за полтора года рабо­ты оружейником в воинской части неплохо освоил техно­логию ремонта стрелкового вооружения. Бывалые солдаты не раз одобрительно хлопали меня по плечу, видя, как куч­но ложатся в цель пули из отремонтированных мною вин­товок, автоматов и пулеметов. И вот моя мечта стала осу­ществляться. Приказом по Смоленскому артиллерийскому училищу от 5 января 1945 года я был зачислен красноар­мейцем-воспитанником музыкантского взвода.

Водрузив на плечи солдатские погоны, а на ноги – трофейные немецкие ботинки с голубыми английскими обмотками, которые именовались «сапоги сорок раз вокруг ноги», я во­образил, что вполне созрел для ратных подвигов. Поскольку наше училище было в эвакуации на Урале, в моем родном Ирбите, а война бушевала за тысячи километров от него, я решил удрать на фронт с попутным воинским эшелоном. План побега был предельно прост. В те годы все солдатские «удобства» располагались на свежем воздухе, чем я и решил воспользоваться. Ночью, набросив на плечи шинель, я демон­стративно направился в сторону туалета и, перемахнув через забор, за несколько минут оказался на железнодорожном вок­зале. Готовый к отправке воинский эшелон же стоял «под парами». Но «дезертировать»          на фронт мне не удалось.

Бдительные патрули, увидев столь «недоразвитого» солдата, задержали меня и препроводили к дежурному по гарнизону. Армейский устав неумолим, и подобное деяние квалифици­рует как воинское преступление, именуемое самовольной отлучкой, за что тогда полагался трибунал. Кара последовала незамедлительно. Но мой командир, проявив гуманизм, лишь арестовал меня на 5 суток, которые я должен был отсидеть на гауптвахте, выполняя самую позорную и грязную работу.

В первый день заключения нас, арестантов, направили на кухню пилить дрова, мыть полы, скоблить котлы от копоти и горевшей каши. Радужная перспектива вдоволь наесться «лошадиного риса» — овсянки с тушенкой — витала в нашем воображении. Пухленький, лоснящийся повар поставил пе­ред нами бачок «шрапнели» — каши перловки, но тушенку пожалел. В бачок плеснул американского искусственного жира под заморским названием «лярд». Мы набросились на кашу и, несмотря на то, что лярд припахивал нефтью, мгно­венно опустошили посудину. Но отдохнуть после трудов пра­ведных и плотного обеда не удалось. Буквально через полча­са у нас в животах началась «революция», и мы поодиночке, а то  и скопом стали выскакивать «до ветру». Американский синтетический жир не нашел взаимопонимания с русским желудком. Всполошившиеся медики больше всего боялись дизентерии, но, к счастью, обошлось. Просто мы перестарались, рассчитывая на халяву насытиться впрок. Нас больше не допускали к кухне, а заставляли чистить солдатские со­ртиры, убирать помойки, драить полы в штабе. На этом и закончились мои «фронтовые подвиги».

А весной грянула Победа! Этот день в далеком от фронта городе Ирбите я буду помнить всю жизнь. Утром, незадолго до подъема, дежурный по взводу истошно закричал: «Ребята, Победа!» Мы мгновенно повскакивали со своих трехъярусных нар, визжа и прыгая от радости. На нижнем этаже сидел наш наставник солдат-фронтовик Мекки Алек­сандрович Курашвили. К нам он попал из госпиталя, после ранения в ногу. Ходьба в строю доставляла ему страдания. А как урожденного жителя солнечной Грузии, его особен­но донимали уральские морозы. Он смеялся и плакал, повторяя сквозь слезы: «Я вернусь на Кавказ, у нас тепло, все приезжайте ко мне в гости, я напою вас вином, накормлю шашлыками и сациви!» На самом высоком здании Ирбита — колокольне заброшенного собора взвился красный флаг. По улицам забегали люди. Они смеялись, обнимали друг друга, плакали, крича одно долгожданное слово: «По­беда! Победа!». В соседнем с нашей казармой здании был госпиталь. Из его окон высовывались раненые, они махали забинтованными руками, костылями, кричали: «Ура!» и Гитлер капут!» Вскоре к их окнам и нашей казарме стали подходить женщины. Они несли дымящуюся картошку, завернутые в головные платки свежие уральские шаньги, а кто и крынку молока. Раненых и солдат угощали всем, что Бог послал в это голодное время.

Около полудня нам, музыкантам, дали приказ прибыть к главному учебному корпусу, располагавшемуся в старин­ном купеческом Пассаже. Там на городской площади в па­радном строю, при знамени и оркестре замерли дивизионы училища. Мы грянули «Встречный марш», и наш седовласый «батя», генерал Бахвалов, совсем не по уставу, срывающимся от волнения голосом выдохнул: «Братцы, мы победили!» А в ответ сотни молодых курсантских глоток дружно гаркнули троекратное русское «Ура!». Ласковое майское солнце игра­ло шелком знамени, искрилось на гранях «Золотой Звезды» Героя Советского Союза МЕДЯКОВА, сжимавшего его древ­ко. Курсанты, съехавшиеся к нам на учебу со всех фронтов, от Баренцева до Черного моря, сверкая боевыми наградами, не стеснялись набегавших слез радости. Около нас стихийно со­бирались жители города. Из ближайших госпиталей чуть ли не в исподнем, кто в гипсе, бинтах, а кто и на костылях, подтя­гивались раненые. У более расторопных в руках поблескивали поллитровки и стаканы. Раненых и военных качали на руках, целовали и угощали. Наш генерал, начальник училища, пред­ложил: «Ну, трубачи, повеселите народ!». Мы играли бравур­ные марши, шпарили разухабистую «барыню» и «гопак». От нас не отставали и солдаты чехословацкой армии, осваивавшие в нашем училище искусство русских пушкарей. Они своим са­модеятельным ансамблем чинно и цивилизованно исполняли мелодии родных сердцу композиторов — Сметаны и Дворжака, знакомили горожан с искрометными чардашами и польками. А когда мы заиграли венские вальсы Штрауса, чехи подсели к нам и впервые за многовековую историю купеческого города Ирбита образовали интернациональный военный оркестр. Их скрипки, виолончель, саксофон и аккордеон смягчили медь наших духовых инструментов, и облагороженная, бар­хатная музыка плыла над городом. А площадь гудела, пела, плясала, Все, что копилось в душах людей за годы лихолетья, мгновенно выплеснулось на улицы. Люди искренне верили, что закончился наш «последний и решительный бой», а впере­ди — вечный мир, достаток и благоденствие. В перерывах меж­ду маршами и вальсами я отходил в сторонку и в укромном уголке плакал. В этот святой для всего нашего народа день, 9 мая 1945 года, я окончательно понял, что мой отец, старшина ЧЕРНОВ Владимир Игнатьевич, не вернется домой никогда…

Настал долгожданный мир. Возвратившиеся к родным очагам солдаты, штурмовавшие Берлин, освобождавшие Вар­шаву, Прагу и Вену, поднимали из руин разоренные фаши­стами города и села. Но строительство коммунизма в одной отдельно взятой стране почему-то не получалось. За своих, не отмеченных печатью мудрости вождей народ вновь распла­чивался потом и кровью. Канула в Лету сталинская деспотия, но и хрущевское кукурузное изобилие лопнуло, как мыльный пузырь. Сменивший его брежневский «развитой социализм» увенчался афганской мясорубкой и голодухой. Горбачевская демагогия о перестройке завершилась кровопролитием в Баку, Тбилиси, Вильнюсе, развалом СССР. Начавшееся рас­стрелом парламента строительство «правового государства по-ельцински продолжилось авантюрой в Чечне, которой не видно ни конца ни края. Сейчас с «черных тюльпанов» и кладбищенских надгробий на необъятных просторах России на нас смотрят с укором нецелованные мальчики-солдаты в тельняшках, краповых и голубых беретах, таки не понявшие, за что загублены их жизни. А их деды — солдаты второй ми­ровой, обремененные возрастом, ранениями и болезнями, — вновь вышли один на один, но теперь уже с нищетой, «сво­бодными ценами», беспределом уголовщины и «олигархов». Разве могли они, воины-победители, представить себе 9 мая 1945 года, что Родина, которую они заслонили своей грудью, сыграет с ними такую злую шутку? Что к спискам имен погиб­ших фронтовых друзей, высеченных на обелисках, добавятся фамилии детей и внуков, убитых в Корее, Афганистане, Чечне и на других «подпольных» войнах?

К тридцатилетию Победы над фашизмом перед фасадом здания УВД Екатеринбурга воздвигнут обелиск в память о свердловских солдатах правопорядка, погибших на полях Отечественной войны. На нем золотыми буквами врублены в историю 54 фамилии. Скорбный список открывает Герой Советского Союза Сидор Антонович ПУТИЛОВ, бывший по­стовой нашего города. У этого святого места молодые ми­лиционеры принимают присягу на верность народу и Ро­дине. В Дни Победы и защитников Отечества здесь звучит оркестровая медь, к обелиску возлагаются гирлянды цве­тов, гремят ружейные залпы, церемониальным маршем, под знаменами и с оркестром проходят подразделения ека­теринбургской милиции.

Через полвека после разгрома фашистских захватчиков на этот памятник водрузили дополнительные мемориаль­ные плиты с именами наших милицейских коллег, сло­живших свои головы в военных авантюрах, развязанных кремлевскими правителями уже в мирное время. На этом обелиске в смертных списках встретились деды — солдаты Великой Отечественной войны 1941-1945 годов – и их внуки, загубленные в Афганистане и Чечне. Верю, что народы России своим разумом, трудом и талантом вновь одолевают все невзгоды и выведут нашу страну в число передовых демократических государств мира.

Список литературы:

Чернов, О. Братцы, мы победили // Восход. – 2014. – 8 мая. – С. 11.